Национальный и исторический колорит

Другой аспект переводческой проблематики в области национального и исторического колорита - это вопрос о том, как сохранить не только смысл тех или иных элементов произведения, но и самую их колоритность. Современная теория перевода настойчиво подчеркивает необходимость сохранения национальной и исторической специфики оригинала. И если национальная специфика уже сама по себе исторична, то черты эпохи не всегда выступают как составная часть национальной специфики: бывают исторические явления, международные по самой своей сути, например рыцарская культура эпохи феодализма, требующая от переводчика передачи исторических реалий (костюм, оружие), особенностей этикета, психологических черт. Трудность для переводчика при передаче исторического и национального колорита возникает уже из того, что здесь перед ним не отдельные, конкретно уловимые, выделяющиеся в контексте элементы, а качество, в той или иной мере присущее всем компонентам произведения: языковому материалу, форме и содержанию. Первый вопрос, возникающий перед переводчиком, - что из исторической и национальной специфики следует сохранить прежде всего? Будем исходить из основного постулата о переводе: перевести произведение – значит, выразить его, в единстве его формы и содержания, на другом языке. Однако сам язык представляет собой систему средств общения, специфическую для данной нации. Эта часть специфики при переводе неизбежно утратится. Там, где язык только материал для содержания и формы произведения, невозможно постичь национальные и исторические особенности языка, поскольку он при этом сразу же перестанет быть материалом, а станет сам формой, т. е. приобретет содержательность. Пример: «Дон Кихот» Сервантеса был написан языком нейтральным, для современного ему читателя исторически и национально не окрашенным, для того времени совершенно лишенным архаичности. Логично и переводить его в целом неокрашенным чистым родным языком. Если бы его переводили на архаизированный русский, язык не остался бы только материалом, выступила бы вперед необычность формы, непременной носительницы элементов содержательности.

Только там, где лексическая единица является носителем значения, типичного для исторической среды оригинала, ее иногда можно перенести в перевод: это случай «бытовых» слов, таких, как рикша, томагавк, частушка, кинжал. Такое понятие нельзя выразить средствами своего языка, а выражающее его чужеязычное слово, наоборот, может обогатить родной язык; однако переводчик, вводящий чужеязычные слова без необходимости, диктуемой содержанием, как самоцель, только для колорита, для занимательности, как это делали декаденты, грешит против чистоты языка. При тесной взаимозависимости языка и мышления некоторые выразительные средства языка непосредственно отражают психический склад нации, другие только вызывают (в особенности у иностранцев) представление о некоторых чертах национальной психики.

Литературное произведение исторически обусловлено и, следовательно, неповторимо, между оригиналом и переводом не может быть тождества (как между двумя дубликатами или между оригиналом и копией), поэтому невозможно сохранить полностью специфичность подлинника. Такая задача практически граничила бы с требованием дословности, натуралистического копирования социальных, исторических и локальных диалектов, в стихах вела бы к формалистическому следованию метрике оригинала, а теоретически равнялась бы тезису о непереводимости произведения. Однако отношение перевода к подлиннику все же не то, что отношение отражения к объекту (искусства к действительности, самостоятельной вариации на тему - к ее конкретному литературному прототипу), в переводе нет места художественному пересозданию типических черт оригинала, домыслу; это вело бы на практике к осовремениванию и локализации, а в теории - к тезису, что перевод может быть лучше подлинника. Отношение между оригиналом и переводом – это отношение между произведением и его исполнением в другом материале, при этом константой является осуществление в другом материале не единства содержания и формы оригинала, а конкретизации этого единства в сознании воспринимающего, т. е., проще говоря, итогового впечатления, воздействия на читателя, форму оригинала также нельзя при переводе сохранить механически, можно лишь воспроизвести ее смысловую и эстетическую ценность для читателя; в интересующей нас области это означает, что невозможно сохранить при переводе все элементы оригинала, содержащие историческую и национальную специфику, но, безусловно, следует вызвать у читателя впечатление, иллюзию исторической и национальной среды.

Именно национальная специфика отличает проблематику перевода мер и весов от проблематики перевода валюты. Непривычные системы мер, например русскую или английскую, мы часто заменяем международной метрической системой. И если аршины, стопы, дюймы, пинты, галлоны и пр. используются лишь для колорита, не содержат для читателя перевода ясного количественного обозначения, читатель не представит себе истинных величин того, что описывается. Здесь можно все переводить в метры и килограммы, т. е. в общепринятую метрическую систему, конечно, только если общее — определенная длина или вес — имеет для произведения в целом большее значение, чем особенное, колорит. Валюту же следует всегда оставлять ту, что в оригинале, поскольку она характерна для определенной страны, и рубли, использованные в переводе с любого другого языка на русский, перенесли бы действие в Россию. Наибольшее, на что может решиться переводчик, чтобы сделать текст доступнее пониманию,— это заменить менее известные денежные единицы более известными, например, вместо английской кроны написать «пять шиллингов», вместо гинеи и соверена сказать «фунт», вместо десять луидоров — «двести франков», а при переводе с русского заменить три червонца «тридцатью рублями». Временная и пространственная дистанции приводят к тому, что некоторые характерные черты среды, отраженной в оригинале, в условиях другой общественной обстановки непонятны, а потому непередаваемы нормальными средствами и вместо точного перевода требуют пояснения или, наоборот, лишь намека. Разумеется, следует избегать произвола, иначе мы пришли бы к дорисовыванию или упрощению оригинала, однако здесь целесообразно по мере сил стремиться к подысканию эквивалентов. Пояснение уместно там, где для читателя перевода пропадает нечто легко уловимое читателем подлинника; неверно будет пояснять намек, договаривать то, о чем писатель умолчал в оригинале,— словом, дописывать произведение там, где и соотечественникам автор не все рассказал. Намек уместен там, где полностью изложить выражение оригинала невозможно, поскольку в качестве выразительного средства выступает у автора сам язык, т. е. как раз тот компонент, который невозможно сохранить для перевода.

Большие трудности представляют для переводчика намеки на факты, общеизвестные там и тогда, где и когда создавался оригинал, но неизвестные читателю перевода. Персонажей романа Стендаля «Красное и черное» совершенно недвусмысленно политически характеризует подписка на тогдашние французские газеты «Котидьен» и «Конститюсьонель». Такие исторические намеки выступают в произведении в качестве поэтического образа: обобщенной, абстрактной мысли («либеральная газета», «консервативная роялистская газета») соответствует единичное, конкретное представление, выраженное в названии печатного органа. В переводе, как правило, истинное значение образа утрачивается, намек не дает читателю не только конкретного представления, но даже и общего понятия о предмете. Категорию единичного переводчик в большинстве случаев не может передать: название «Конститюсьонель» для иностранного читателя, да и для нынешнего француза, не связано с определенным образным, смысловым рядом (формат, графическое оформление, расчет на определенные слои общества, на тот или иной тип статей и пр.). Вот почему читателю следует дать общее понятие, которое бы хоть частично подкрепило основу авторской аргументации. Подстрочные примечания в таких случаях непригодны не только потому, что нарушают процесс чтения, но и по гораздо более важной причине: семантическая единица, органический компонент произведения, выносится таким образом за его пределы, попадает в издательский аппарат книги.

Если переводчик хочет избежать языкового натурализма, лучшим способом для этого будет прием намека. Чтобы дать понять читателю, что перед ним провинциал, удобнее всего использовать выражения достаточно нейтральные, не характерные для какого-нибудь определенного диалекта, но отличающиеся фонетическими, лексическими или синтаксическими особенностями, общими для нескольких диалектов, и потому ощущаемые не как принадлежность какой-то определенной местности, а скорее, как провинциализм вообще. Таким образом, и здесь мы находим подтверждение мысли, что подстановка уместна там, где над особенным преобладает общее. Конкретные диалекты или иностранный национальный язык слишком тесно связаны с определенным краем, чтобы их можно было применить для субституции. О подстановке при передаче диалекта можно было бы говорить только в случае перевода некоторых национально не окрашенных комедий, то есть там, где диалект или чужеязычная речь использованы лишь для шаржирования персонажей и, следовательно, над особенным - местным колоритом преобладает общее - комический замысел.

Две нормы в переводе

Другой задачей эстетического анализа всякого искусства представляется выработка критериев оценки. В основе эстетики и критики перевода, так же как и любого другого искусства, лежит категория ценности. Ценность определяется отношением произведения к норме данного искусства. Нормы следует, разумеется, брать исторически: в процессе развития изменяется их конкретное содержание и их иерархия. В процессе развития воспроизводящего искусства имеют значение две нормы: норма воспроизведения (т. е. критерий верности, постижения) и норма художественности (критерий красоты). Таким образом, основная эстетическая антиномия в переводе со стороны технической представляется как противоречие между так называемой переводческой точностью и вольностью. К сторонникам метода «точного» (или, лучше сказать, дословного) перевода отнесем тех переводчиков, которые считают своей главной целью точное воспроизведение оригинала, к сторонникам «вольного» (или вернее, адаптационного) перевода — тех, кто заботится прежде всего о красоте, т. е. об эстетической и идейной близости к читателю, о том, чтобы в результате перевода на другом язык возникло подлинное художественное произведение. Из истории перевода известно, что гуманисты Возрождения разумели под верностью прежде всеготочное истолкование, романтизм — воспроизведение национальных и индивидуальных особенностей. Равно менялась и иерархия обеих норм. Для реалистического перевода необходимы оба качества: перевод должен быть, разумеется, как можно более точным воспроизведением подлинника, но, прежде всего, он должен быть полноценным литературным произведением, иначе ему не поможет и величайшая дословность. Чтобы определить, как сегодня понимаются нормы переводческого искусства, следует учесть, что норма так называемой верности отвечает понятию художественной правды в оригинальном творчестве, тому, как относится произведение к своему образцу (то есть к действительности, если речь идет об оригинальном произведении, или к подлиннику, если речь идет о переводе), а значит, — познавательной ценности произведения. Художественная правда в произведении искусства не равнозначна тождеству с действительностью, а предполагает осмысление и воспроизведение действительности. Яснее всего это можно показать на искусстве декоратора. Вовсе не требуется, чтобы сцена, которая должна разыгрываться под деревом, проходила под деревом настоящим: мы совершенно естественно отдаем предпочтение дереву картонному. Настоящее дерево, подобно незагримированному актеру, выглядело бы бледно и безжизненно. Таким образом, дело не в тождестве с действительностью, а в том, чтобы произведение искусства воздействовало на восприятие как действительность, отождествляя действительность и искусство, мы пришли бы к натурализму. Точно так же правдивость в переводе не имеет ничего общего с натуралистическим копированием, но предполагает передачу всех основных качеств оригинала. Перевод не может быть равен оригиналу, но должен быть равен ему по воздействию на читателя. Переводчику следует, так же как театральному декоратору, считаться с перспективой и у его читателя иной ценз знаний и эстетического опыта, чем был у читателя оригинала, и потому в механической копии - он многого бы не понял, а многое истолковал бы превратно. Переводчику следует сохранить не формальные черты текста, а их эстетическое и смысловое качество и те средства, с помощью которых можно передать их своему читателю - в этом и состоит принцип реалистического перевода Теория, которая настаивает на механическом копировании, вела бы к переводческому натурализму.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ